Иннокентий Михайлович Смоктуновский, народный артист СССР, Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской премии, кавалер трёх орденов Ленина, участник Великой Отечественной войны, родился в 1925 году в деревне Татьяновка Томской области.
На фронте попал в плен, за что после Победы был сослан в Норильский лагерь. После отбытия наказания как неблагонадежный получил запрет на проживание в 39 крупнейших городах. Так он очутился в г. Грозном, откуда в 1951 году переехал в Махачкалу. Снимал комнату в небольшом общем дворе на улице Леваневского. Позднее переселился на Маркова (нынешняя Даниялова), 66.
Устроился на работу в Русский театр в Махачкале. Здесь же, в столице горного края, обзавелся семьей, женившись на коллеге – актрисе того же театра Римме Быковой. Чуть позже по совету известных актёров, брата и сестры Леонида и Риммы Марковых, чьи родители проживали в Махачкале, перебрался в Москву в театр имени Ленинского комсомола. Сыграл более 50 ролей в театре и свыше 80 – в кино. Оставил книгу воспоминаний «Быть», в которой описывает и махачкалинский период своей жизни.
Русский театр драмы в Махачкале летом 1952 года вяло заканчивал сезон. До отпуска оставалось десяток дней. Скорей бы. За год работы в этом театре я успел «испечь» пять основных ролей, не принесших мне, однако, ни радости, ни истинного профессионального опыта. Никаких накоплений не происходило, может быть, потому, что большинство актёров театра были обеспокоены куда больше обилием кавказского базара, нежели творчеством в театре. Я это чувствовал, видел, мне был не по душе этот гастрономический ажиотаж, но быть судьей тех актёров я не мог хотя бы потому, что сам после пяти лет работы в Заполярном театре на Таймыре, получив вместе с робкими ростками профессиональных навыков полный авитаминоз, ринулся на юг – к морю и фруктам. Пляж, базары – хорошо, кто спорит. Но я тогда ещё не знал, что это опасно, очень опасно: что это конец.
Само помещение нашего театра стояло (должно быть, и до сих пор стоит) на самом берегу моря. Оказавшись здесь, у моря, и привыкнув к нему, я совершенно неожиданно для самого себя был покорен красотой гор Северного Кавказа и в свободное время уходил туда, растворяясь в их мощи, волнуясь настороженностью и загадкой их величия.
Жизнь актера периферийного театра меня вполне устраивала. Единственно, что хотелось, – и это ощущение было ясным – объездить как можно больше городов, театров, и чем отдаленнее, экзотичнее и неведомее уголки нашей огромной страны – тем лучше. Именно это желание в свое время побудило меня поехать в Норильск, затем в Махачкалу и неотступно призывало махнуть на Южный Сахалин.
Скорее всего, оно бы так и было, не окажись у нас на спектакле брата и сестры – Леонида и Риммы Марковых, актеров Московского театра Ленинского комсомола. Они приехали в отпуск к родителям в Махачкалу, и профессия потянула их вечером в театр. Такие зрители для наших будней – редкость невероятная, и, что говорить, мы были взволнованы, но каково же было мое удивление, когда я увидел взволнованность этих двух красивых, стройных молодых людей, зашедших после спектакля к нам за кулисы. Не стесняясь этой своей взволнованности, они, мягко и мило перебивая и дополняя друг друга, растревожили меня уверениями, что всё то, что я делаю на сцене, интересно, и что мне непременно нужно работать в Москве по той простой причине, что моя манера (оказывается, у меня есть своя манера) существовать и действовать на сцене своеобразна, неожиданна, а что самое главное – современна.
И. Смоктуновский на махачкалинском пляже (первый слева). Справа - брат и сестра Марковы.
Неожиданно оказавшись владельцем всего, о чём не смел даже предполагать, я был смущен и все же пригласил этих замечательных зрителей приходить и на другие мои спектакли. Они пересмотрели всё с моим участием – мы подружились, нам вместе было о чем говорить, молчать и спорить. В конце концов они заявили, что по возвращении в Москву непременно будут говорить обо мне со своим главным режиссером, Софьей Владимировной Гиацинтовой.
В то же время в йодистых водах Каспия в утренние часы можно было наблюдать огромного, рано поседевшего красивого человека, который, наслаждаясь спокойствием моря и одиночеством, то медленно погружался в воду, то вновь появлялся над ее гладью, оглашая при этом набережные кварталы трубными звуками, подобными рёву морского льва. Львом этим оказался Андрей Александрович Гончаров – замечательный режиссер из Московского театра на Бакунинской. Он сбежал в свой отпуск из шумной Москвы. За неделю‑полторы, утолив голод в тишине и одиночестве, он ощутил, видимо, потребность в общении, забрел к нам в театр и пересмотрел все наши спектакли.
Окружённый тесным кольцом актёров, переходя изящно взглядом от одного разгримированного лица к другому, вроде бы всё ещё досматривая спектакль, он как‑то симпатично в голос смеялся и говорил почти каждому те или иные оценки, замечания…
Мы безотрывно глядели на «пришельца» из того, другого, непонятного нам мира, мира высокого искусства. Благоговейнейшая тишина чередовалась лишь с переливами грудных обертонов высокого гостя. И только когда в тоне режиссера прослышалось «я всё сказал» и он действительно умолк, кто‑то из артистов‑старейшин, робко осмелев, выявил заботу.
– Удобно ли вы сидели, у нас такой скверный зал?
– Мне всегда удобно. А зал действительно у вас плох, и какие‑то кошки бегают по ногам.
Поднялся хохот. Теперь уже смеялись все. После этой прекрасной минуты мы, наконец, стали самими собой, и Андрей Александрович поинтересовался, нет ли среди нас любителей уплывать в море. Не осознав, что он разумел под «уплывать в море» и не владея никаким стилем в плаванье и лишь умея держаться на воде, я изъявил готовность плыть.
– Прекрасно, завтра утром мы это и проделаем, там и поговорим...
Утром, мощно рассекая воду, он уплывал далеко вперед и ждал меня. Не успевал я доплыть до него, как он вновь торпедой уходил к горизонту, явно намереваясь для начала переплыть Каспий поперек! Видя, наконец, что вместе с силами я теряю и плавучесть, он улегся на воду, как в постель, и явно был обрадован, когда я, вытянувшись не хуже его, глубоко задышал рядом.
– Вы на удивление живой артист, Кеша...
Всех этих славных признаний за последние дни было бы с излишком и для сильного человека на суше, но здесь... в открытом море... Я уже было начал свое большое погружение, и только его вторая фраза: «Где вы учились?.. Что кончили?..» – заставила меня всплыть.
– По актёрскому ничего... ничего... не кончал...
– Ах вот откуда эта самобытность... Ну что ж, бывает и так. Нужно работать в хороших театрах, где‑нибудь в центре. Поезжайте в Москву… Легко, вероятно, не будет – манны не ждите. Но Москва – жизнь, ритм, споры, возможности, борьба – прекрасно, Кеша. Такое количество театров, да хотите, приезжайте в наш – пока молоды, надо. Поиск, творчество – прекрасно.
И, издав мощный рёв, шумно ушел в воду. Онемевший, я некоторое время щепкой болтался на воде, потом тоже попытался издать львиный рык, но, по‑моему, ничего не вышло, и я начал озираться по сторонам в надежде определить, к какому горизонту мне предстоит плыть теперь.
После вялой двухлетней переписки и переговоров с Московским театром Ленинского комсомола вся несостоятельность моих притязаний стала, наконец, очевидной и для меня. Я вроде очнулся от завораживающего, долгого сна, и мои друзья в Волгограде, где я работал уже два года после Махачкалы, вдруг увидели меня совсем отличным от того, каким привыкли видеть. «Если за пять лет я не смогу сделать ничего такого, ради чего следует оставаться на сцене, – я бросаю театр», – заявил я.
Решив, я освободился от тяжести ожиданий, сомнений и послал в Москву телеграмму: «Уважаемая Софья Владимировна готов приехать постоянную работу тчк сообщите, когда в чем сможете предоставить дебют тчк уважением Смоктуновский». Ничего скромного в этой телеграмме нет – она, собственно, так и была воспринята. Только думается, что послание это не столько удивило, сколько напугало – ответ пришел на следующий день. «Не ссорьтесь театром тчк приезд дождитесь отпуска тчк сообщите, чем хотели бы дебютировать тчк уважением Гиацинтова».
Через три дня, совершенно и навсегда порвав с Волгоградским театром, я предстал перед несколько потерявшейся Софьей Владимировной.
– Как, вы приехали?..
– Да, я приехал.
– Совсем?..
– Разумеется!
***
