9 апреля в Дербенте, в Лезгинском театре, состоялась премьера музыкального спектакля-концерта «Я вернулся в мой город», в основе сценария которого лежат стихи поэтов Серебряного века и современная поэзия.
Авторы проекта — режиссер-постановщик, сценограф Дмитрий Павлов и руководитель проекта, дирижёр Эмилия Шихрагимова. В спектакле задействован Камерный хор Саратовской государственной консерватории им. Л. В. Собинова (художественный руководитель — профессор А. Г. Занорин). Стихи поэтов Серебряного века и свои стихи читают четыре современных дагестанских поэта — Фазир Муалим, Саидат Лугуева, Аида Бабаева и Магомедрасул Мусаев.
Всю обратную дорогу из Дербента в Махачкалу мы обсуждали увиденное и услышанное, а я поймал себя на мысли, что этот спектакль надо обязательно смотреть как минимум два-три-четыре раза. Судите сами: в первый (и, увы, в последний!) раз ты просто настолько растворяешься в полифонии голосов поэтов и хора, света и сценографии, что начинаешь дышать в ритме происходящего на сцене. Между вдохами и выдохами сердца сознание пытается реагировать на знакомые слова/образы/мотивы: вот Саидат Лугуева/Ирина Одоевцева и Аида Бабаева/Ирина Одоевцева открывают чемоданы — а у меня почему-то вспыхивают тютчевские строки: «Она сидела на полу и груду писем разбирала и, как остывшую золу, брала их в руки и бросала»; вот чеховский «глубокоуважаемый» шкаф, на который вскакивает и читает стихи о Голиафе и о «себе, любимом» Маяковский/Магомедрасул Мусаев; вот висящий над сценой булгаковский абажур, после «Белой гвардии» навсегда ставший символом ужасов войны, утраты Дома и страны…
И на протяжении всего действия сквозным мотивом звучат строки из мандельштамовского «Ленинграда», вынесенные в название спектакля, и ты понимаешь, что Дмитрий Павлов, петербуржец, не только (а может, и не столько!) режиссер, сколько полноправный участник спектакля, как и поэты Серебряного века, и наши дагестанские поэты.
И это только один слой рефлексии по ходу спектакля!
Отдельно надо сказать о необычном режиссёрском замысле: ни в афише, ни по ходу спектакля зрителям не подсказывается, чьи стихи читают на сцене поэты/актеры и поёт хор. В том числе зритель не знает, свое стихотворение читает поэт/актер или кого-то из поэтов Серебряного века. Наверное, были сомнения, но Дмитрий Павлов не стал упрощать нам задачу. Зато получилось главное: на наших глазах, здесь и сейчас поэты (дагестанские поэты, наши современники!) пишут (сочиняют?) и читают свои и чужие стихи — и возникает созвучие, гармония. И ты понимаешь, что не хочется и не нужно сравнивать собственные стихи Фазира Муалима, Саидат Лугуевой, Аиды Бабаевой и Магомедрасула Мусаева со стихами Блока, Мандельштама, Маяковского, Пастернака, Ахматовой, Одоевцевой, Цветаевой, Гумилёва... Это сильное режиссерское решение!
В обсуждении после спектакля рефреном звучала мысль, что мы смогли ощутить дыхание, атмосферу Серебряного века, что, например, Магомедрасул Мусаев, «красивый, двадцатидвухлетний», не актерствовал, не играл Маяковского или Гумилёва, а был собой, жил свою поэтическую жизнь, и Ахилл, Патрокл, «парфянская аорта» из его стихов не диссонировали со стихами акмеистов с их тоской по мировой культуре.
А какое удивительное прочтение на два голоса Саидат Лугуевой и Аидой Бабаевой цветаевского стихотворения-посвящения Софии Парнок «Как весело сиял снежинками…»! И эта рука, протянутая навстречу и не нашедшая прикосновения, выхваченная светом, застывшая в мраморе итальянских скульптур!
Но тут, конечно, следует отметить режиссёра, то, как он бережно, ювелирно отобрал для спектакля стихи наших поэтов, с пониманием личностных, голосовых особенностей каждого из них. Дмитрий Павлов точно понял, что Фазиру Муалиму, состоявшемуся поэту со своим голосом, со своей завораживающей манерой чтения стихов, нельзя навязывать актёрскую манеру чтения стихов поэтов Серебряного века. Тем неожиданнее было услышать Фазира в блоке стихов Маяковского. Дмитрий Павлов каким-то образом сумел сопрячь поэтическую манеру Фазира и Маяковского.
Ещё одна поразившая меня сцена связана с Аидой Бабаевой. На тех из нас, кто много раз слышал, как и в какой манере она читает свои стихи с венецианскими, античными мотивами, страстное, полное драматизма и даже трагическое прочтение стихотворения Ирины Одоевцевой «Вот палач отрубил мне голову…» стало настоящим откровением! Эта сцена, одна из лучших в спектакле, продумана режиссером до деталей, до каждого жеста. Когда в конце Аида швыряет стул, его поднимает, садится на него Саидат Лугуева и читает (проживает!) другое стихотворение Ирины Одоевцевой «Я не могу простить себе…». А потом читает своё стихотворение «Когда я умер» (так я запомнил, может, не в этой сцене, а в другой). И получается своего рода пьеса в пьесе, и стихи Саидат не разрушают целостность восприятия.
Говоря о полифоническом звучании этого спектакля, нельзя не сказать о роли хора и света в спектакле. Без хора это был бы совсем другой спектакль. В нём звучит хоровая музыка современных композиторов на стихи поэтов Серебряного века (а на стихи Н. Гумилева «Я и Вы» музыка написана специально для спектакля). Это был тот редкий случай, когда музыка не перекрывала, не заглушала голоса певцов хора, мы слышали каждое слово в хоровом исполнении – это отдельное эстетическое наслаждение и показатель высокого профессионализма исполнителей, хорошо знавших свою задачу!
Я не могу описать то, что и как творит со светом Адиль Адильханов. Свет в спектакле живёт, он мистически вездесущ, он говорящий, показывающий, рассказывающий, подсвечивающий, затемняющий — с первой и до последней секунды спектакля.
У зрителя этого спектакля нет возможности ни на секунду выйти из состояния натянутой дрожащей струны, когда каждый становится участником спектакля. Так получилось, что в зале на премьере были люди, которые знали, куда они шли. Это редчайше явление, когда совпал нерв спектакля и способная понять это публика. Как от актеров такое театральное действие требует колоссальной драматической внутренней напряженности и свободы, так столь же высокие требования оно предъявляет и зрителям. В этот день театр и зрители жили, дышали в унисон – и мы все испытали то, что древние греки называли катарсисом.
Муса Гаджиев, доцент кафедры русской литературы ДГУ
